Андрей Давыдов

Опубликовано постановление Конституционного Суда РФ от 21 мая 2021 года № 20-П, посвященное процессуальному доказыванию условий субсидиарной ответственности по долгам обществ с ограниченной ответственностью.

Поводом для вмешательства Конституционного Суда РФ в судебную практику возмещения вреда стало слишком лояльное для предпринимателей толкование Верховным Судом РФ условий их субсидиарной ответственности по долгам общества с ограниченной ответственностью, исключенного из ЕГРЮЛ как недействующего юридического лица на основании п.3.1 ст.3 ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью».   

Так, по мнению Конституционного Суда РФ, Верховный Суд РФ неправильно толкует указанную норму, возлагая на кредиторов бремя доказывания в суде недобросовестности или неразумности поведения лиц, контролировавших исключенное из ЕГРЮЛ общество с ограниченной ответственностью, чтобы возложить на них субсидиарную ответственность по обязательствам (долгам) этого общества.

При этом Конституционный Суд РФ усмотрел целый ворох правоприменительных проблем для добросовестных кредиторов, главной из которых является отсутствие у них доступа к документам, содержащим сведения о хозяйственной деятельности исключенного из ЕГРЮЛ общества с ограниченной ответственностью, и иным источникам сведений о деятельности такого юридического лица и контролирующих его лиц.

Более того, по мнению Конституционного суда РФ, такое лояльное отношение Верховного Суда РФ к предпринимателям «приводит к подрыву доверия участников гражданского оборота друг к другу, дестабилизации оборота, а если долг общества возник перед потребителями – и к нарушению их прав, защищаемых специальным законодательством о защите прав потребителей.»

С целью пресечения, увы, актуального для отечественной предпринимательской практики уклонения контролирующих лиц от субсидиарной ответственности по долгам исключенного из ЕГРЮЛ общества с ограниченной ответственностью, Конституционный Суд РФ безапелляционно постановил новое – противоположное мнению Верховного Суда РФ - толкование п.3.1 ст.3 ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью»:

«…пункт 3.1 статьи 3 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью» предполагает его применение судами…исходя из предположения о том, что именно бездействие этих лиц привело к невозможности исполнения обязательств перед истцом – кредитором общества, пока на основе фактических обстоятельств дела не доказано иное.»

Говоря проще, в отличие от Верховного Суда РФ, Конституционный Суд РФ ввел «презумпцию вины» предпринимателей: обязал не кредиторов, а самих контролирующих лиц представлять суду доказательства добросовестности и разумности своего поведения во избежание субсидиарной ответственности по долгам исключенного из ЕГРЮЛ общества с ограниченной ответственностью:

«…контролировавшее лицо может дать пояснения относительно причин исключения общества из этого реестра и представить доказательства правомерности своего поведения. В случае отказа от дачи пояснений (в том числе при неявке в суд) или их явной неполноты, непредоставления ответчиком суду соответствующей документации бремя доказывания правомерности действий контролировавших общество лиц и отсутствия причинно-следственной связи между указанными действиями и невозможностью исполнения обязательств перед кредиторами возлагается судом на ответчика.»

Стоит обратить внимание, что указанные Конституционным Судом РФ процессуальные «ориентиры» не только весьма расплывчаты («явная неполнота», «соответствующая документация»), но и противоречат законодательному смыслу упрощенной ликвидации обществ ограниченной ответственностью по причине, прежде всего, невозможности ликвидации юридического лица ввиду отсутствия средств на расходы, необходимые для его ликвидации, и невозможности возложить эти расходы на его учредителей (участников).

Таким образом, у отечественных предпринимателей с подачи Конституционного Суда РФ появилась очередная («новая») процессуальная обязанность по доказыванию в суде своего добросовестного поведения – для улучшения инвестиционного климата в стране и … благосостояния специализирующихся на банкротных делах юристов.

Андрей Давыдов

Пандемия COVID-19 начала 2020 года вынудила государственные органы и Банк России предпринимать экстренные меры организационно-правового характера в условиях объявленного режима повышенной готовности (при угрозе возникновения чрезвычайной ситуации).  

Целью таких мер стала приоритетная защита жизни и здоровья граждан, а также их собственности (прежде всего - жилой недвижимости) даже от законных требований кредиторов, что не только само по себе высокоморально, но и полностью соответствует высшей юридической норме - ст.18 Конституции РФ о том, что "Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием."

Так, уже 20 марта 2020 года Банк России выпустил информационное письмо № ИН-06-59/22, в п.2 которого он рекомендовал кредиторам "в случае подтверждения COVID-19 у заемщика и (или) совместно проживающих с ним членов его семьи не обращать в срок до 30 сентября 2020 года взыскание на предмет ипотеки (предпринять возможные действия по приостановлению исполнительных действий, связанных с реализацией предмета ипотеки), если предметом такой ипотеки является жилое помещение, являющееся единственным пригодным для постоянного проживания заемщика и совместно проживающих с ним членов его семьи."

В последующем информационные письма с аналогичными рекомендациями кредиторам ипотечных заемщиков были выпущены Банком России 30 сентября 2020 года за № ИН-06-59/140 и 24 декабря 2020 года за № ИН-06-59/177. 

Но, что означает такая рекомендация Банка России кредиторам ипотечных заемщиков с подтвержденным COVID-19 на практике ?

Для ответа на этот вопрос, прежде всего, укажем, что информационные письма Банка России с рекомендациями не являются нормативными актами.

Это прямо следует из ст.7 ФЗ от 10.07.2002 № 86-ФЗ "О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)" и п.1.3 Положения Банка России от 22.09.2017 № 602-П "О правилах подготовки нормативных актов Банка России".

Следовательно, игнорирование, например, банками-кредиторами вышеуказанной рекомендации Банка России согласно ст.74 названного ФЗ не может повлечь применение к ним наказания, поскольку меры, предусмотренные настоящей статьей, могут применяться Банком России только в связи с невыполнением положений документов (актов) Банка России, являющихся его нормативными актами или предписаниями.

Таким образом, рекомендации Банка России кредиторам ипотечных заемщиков с подтвержденным COVID-19, перефразируя определение Конституционного Суда РФ от 14.12.2000 № 268-О, устанавливают не обязательные для юридических и физических лиц правила поведения по вопросам, отнесенным к компетенции Банка России и требующим правового регулирования. 

Выявленный Конституционным Судом РФ смысл нормотворчества Банка России применительно к его "рекомендациям" необходимо определять с учетом подхода, указанного в п.1 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 года № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского Кодекса Российской Федерации», а именно: "Согласно пункту 3 статьи 1 ГК РФ при установлении, осуществлении и защите гражданских прав и при исполнении гражданских обязанностей участники гражданских правоотношений должны действовать добросовестно. В силу пункта 4 статьи 1 ГК РФ никто не вправе извлекать преимущество из своего незаконного или недобросовестного поведения."

В этом значении "рекомендации" Банка России очевидно признают законность права кредиторов требовать обращения взыскания на ипотечное жилье заемщиков с подтвержденным COVID-19, но, в то же время, фактически указывают на добросовестность поведения только тех кредиторов, кто в течение установленного Банком России времени воздержится от обращения взыскания на заложенное единственное жилье должника с подтвержденным COVID-19.

Сказанное означает, что необязательность следования рекомендациям Банка России хотя и не имеет прямо установленного законом наказания (санкции), но, при этом, не исключает неблагоприятных последствий для кредиторов при заявлении "не рекомендованного" требования.

Например, согласно уже упомянутому п.1 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 года № 25: "Если будет установлено недобросовестное поведение одной из сторон, суд в зависимости от обстоятельств дела и с учетом характера и последствий такого поведения отказывает в защите принадлежащего ей права полностью или частично, а также применяет иные меры, обеспечивающие защиту интересов добросовестной стороны или третьих лиц от недобросовестного поведения другой стороны (пункт 2 статьи 10 ГК РФ)".  

Как видим, рекомендации Банка России фактически дают кредиторам ипотечных заемщиков с подтвержденным COVID-19 ясный предупредительный сигнал, что их законное требование может быть оставлено судом без удовлетворения при определенных условиях, в том числе:

• если требование заявлено кредитором в "запрещенный" Банком России период (см. вышеуказанные информационные письма Банка России)
• если суд признает поведение кредитора недобросовестным при наличии обоснованного заявления другой стороны или по инициативе самого суда, если усматривается очевидное отклонение действий кредитора как участника гражданского оборота от добросовестного поведения (см. п.1 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 года № 25).

К сожалению для ипотечных заемщиков, отказ в удовлетворении временно "не рекомендованных" Банком России требований кредиторов не происходит автоматически, а требует предъявления суду доводов о недобросовестности поведения кредитора (если оно не очевидно самому суду).

Кроме того, рекомендации Банка России фактически оставляют на усмотрение самих судов вопрос об оставлении в силе уже принятых в пользу кредиторов решений, обжалование которых приходится на "запрещенный" Банком России период (см. вышеуказанные информационные письма Банка России).

Это также требует от ипотечных заемщиков предъявления суду доводов о недобросовестности поведения кредитора в процессе об обжаловании принятого судом решения (если оно не очевидно самому суду).

Эти и подобные им процессуальные коллизии создают правовую неопределенность, против которой в отечественном законодательстве давно и последовательно выступает Конституционный Суд РФ.

Разрешить ее в условиях непрекращающейся пандемии COVID-19 могло бы долгожданное разъяснение Верховного Суда РФ на уровне постановления его Пленума (поскольку времени для обобщения его Президиумом обзора судебной практики просто нет).

Однако, лучшим процессуальным решением по защите прав ипотечных заемщиков с подтвержденным COVID-19 от недобросовестного поведения кредиторов в условиях пандемии на всех стадиях судебного разбирательства явилось бы скорейшее дополнение законодателем статьи 215 ГПК РФ об обязанности суда приостановить производство по делу в случае, например, "невозможности рассмотрения данного дела ввиду действия рекомендации Министерства юстиции Российской Федерации или Банка России о добросовестном поведении в условиях режима повышенной готовности или чрезвычайной ситуации, согласованной с Верховным Судом Российской Федерации".  

Представляется, что наравне с Банком России Минюст РФ мог бы выступить "консолидатором" рекомендаций различных министерств и ведомств Правительства РФ по поддержке (что имеет практическое судебное значение) имущественных интересов не только (и даже не столько) граждан, сколько других участников гражданского оборота (организаций, индивидуальных предпринимателей, нотариусов, адвокатов и т.д.) в условиях объявленных в России (регионе России) режимов повышенной готовности или чрезвычайной ситуации.        

А в случае дополнения аналогичной нормой и ст.143 АПК РФ такая процессуальная новелла могла бы приобрести универсальное значение как для судебной защиты (в т.ч. до моратория на банкротство) наиболее пострадавших от события, приведшего к объявлению в России (регионе России) режима повышенной готовности или чрезвычайной ситуации, так и для оптимизации порядка работы самих судов, исключающей необходимость наспех принимаемых Президиумом Верховного Суда РФ и Президиумом Совета судей РФ постановлений.

Андрей Давыдов

Жилищная ипотека в России, прежде всего – городская, на фоне масштабных процессов индустриального домостроения, банковского кредитования и цифровизации услуг превратилась в актуальный для потребителя финансовый продукт, цена которого зависит от степени рыночной оборачиваемости базисного актива - самой недвижимости.

Так, любое «замораживание» жилья в обороте генерирует убытки не только для участников рынка (застройщики, банки, потребители, страховщики, организации ЖКХ и т.д.), но и для самого государства (снижение налоговых поступлений, рост бюджетного финансирования ЖКХ и т.д.).

Поэтому качество вклада законодателя в развитие отечественного рынка жилья следует оценивать, прежде всего, по эффективности нормативного регулирования «локомотива» этого рынка - жилищной ипотеки.

В свою очередь, основным предметом нормативного регулирования жилищной ипотеки, непосредственно определяющим баланс интересов всех участников правоотношения, следует признать порядок обращения взыскания на заложенное по кредиту жилье: несмотря на статистически незначительный процент просрочек платежей по ипотечным кредитам, именно здесь пересекаются все частные и публичные интересы. 

А  потому порядок обращения взыскания на ипотечное жилье должен соответствовать тому уровню государственного развития, который определяет степень рыночной оборачиваемости жилой недвижимости.    

Судебный порядок обращения взыскания на ипотечное жилье 

Действующие в настоящее время нормы (см. ст.51 и ст.55) принятого в 1998 году федерального закона № 102-ФЗ «Об ипотеке (залоге недвижимости)» устанавливают «по умолчанию» судебный порядок обращения взыскания на заложенное по кредиту жилье, хотя с 2017 года признан допустимым и внесудебный порядок.

Определение законодателем в 1998 году судебной «площадки» для процедуры обращения взыскания на заложенное жилье понятно: в то время  отечественный ипотечный рынок только формировался, и на фоне «низкой базы» у государства просто не было нужды в иных юридически квалифицированных арбитрах для разрешения сравнительно небольшого числа ипотечных споров.

Однако, определенный законодателем судебный порядок обращения взыскания на ипотечное жилье вскоре получил выраженный социальный уклон: уже в 2008 году при разрешении ипотечных споров судьи оказались не только связаны императивными нормами ст.54 о содержании судебного решения об обращении взыскания на заложенное жилье, но и новеллой ст.54.1 о случаях обязательного отказа суда в обращении такого взыскания.

Учитывая относительно небольшое число судебных дел об обращении взыскания на ипотечное жилье и императивность законодательных норм об этом, Верховный Суд РФ к настоящему времени так и не увидел необходимость посвятить этому вопросу не то, чтобы постановление своего Пленума, но хотя бы систематизированный обзор практики рассмотрения судами дел данной категории.

Стоит ли при таких обстоятельствах удивляться, что к настоящему времени судебный порядок  обращения взыскания на ипотечное жилье, характеризуемый социальным уклоном и волокитой, фактически являет из себя форму судебного разбирательства о несостоятельности (банкротстве) ипотечного заемщика ?!

В качестве яркого примера такого вывода приведем решение Гагаринского районного суда г.Москвы от 30.09.2020 года по гражданскому делу № 02-0067/2020, где:

• само решение принято судом спустя почти 18 месяцев слушаний
• в решении отсутствуют напрочь или частично ответы на все (!) вопросы из числа императивно установленных ст.54 федерального закона № 102-ФЗ «Об ипотеке (залоге недвижимости)»
• неправильно разрешен вопрос об ограниченном размере ответственности ДГИ г.Москвы как владельца выморочного имущества, что может повлечь незаконное обогащение банка-истца за счет бюджета города Москвы
• имеются другие существенные нарушения судом норм материального и процессуального права.

Справедливости ради отметим, что во многом на «качество» такого судебного решения повлияло процессуальное поведение самого банка-истца, «почему-то» оказавшегося не заинтересованным в правильном и скором разрешении дела судом.

Впрочем, секрет такого процессуального поведения банка-истца весьма незатейлив: на фоне растущих цен на жилье главное для любого ипотечного банка-истца в судебном деле – наличие самого решения суда об обращении взыскания на заложенное жилье: именно оно дает банку возможность рано или поздно выгодно для себя продать заложенное жилье с восполнением всех понесенных в ипотечной сделке расходов (убытков), в т.ч. за счет ипотечного заемщика и/или его наследников (включая собственника выморочного жилья).

Таким образом, существующий судебный порядок обращения взыскания на ипотечное жилье в силу длительности по времени не выполняет свое главное назначение – быстро вернуть жилую недвижимость в рыночный оборот, попутно урегулировав денежное обязательство потребителя-заемщика перед банком.

Внесудебный порядок обращения взыскания на ипотечное жилье

На архаичность действующего судебного порядка обращения взыскания на ипотечное жилье, что тормозит развитие сектора финансовых услуг отечественной экономики, обратил внимание сам Банк России, в июне 2020 года рекомендовавший ипотечным банкам «подумать над прощением долгов по ипотеке, если суммы от продажи недвижимости не хватило на погашение кредита».

Инициативу ЦБР подхватил законодатель, в начале декабря 2020 года принявший к рассмотрению в первом чтении законопроект № 907072-7 о праве ипотечного заемщика на сравнительно быструю (в срок до 6 месяцев) самостоятельную (!) продажу жилья в случае невозможности обслуживания ипотечного кредита. 

Пояснительная записка автора законопроекта определяет суть решаемой задачи:

«Вводимые законопроектом новации позволят ускорить реализацию заложенного имущества, что позволит сократить рост суммы задолженности, снизит затраты на реализацию - не потребуется привлекать к реализации предмета залога организатора торгов, ФССП и оценщика. Принятие законопроекта позволит защитить права граждан должников и создаст необременительные механизмы реализации заложенного имущества.»

Таким образом, на фоне высказываемых в 2020 году опасений роста ипотечных неплатежей особую актуальность приобретает вопрос реформы существующего судебного порядка обращения взыскания на ипотечное жилье.

И поскольку Верховный Суд РФ, как указано выше, фактически не видит возможностей для улучшения качества и скорости принятия судебных решений, изменение порядка обращения взыскания на ипотечное жилье следует искать на внесудебной «площадке».

И такая внесудебная «площадка» в России уже создана и успешно функционирует !

Это – Служба финансового уполномоченного, чья деятельность регулируется федеральным законом от 4 июня 2018 г. № 123-ФЗ «Об уполномоченном по правам потребителей финансовых услуг».

Так, например, в случае наделения финансового уполномоченного компетенцией по разрешению вопросов обращения взыскания на ипотечное жилье по заявлениям как потребителей, так и банков (!), его Служба в соответствии со ст.20 названного федерального закона сможет:

• сравнительно быстро (в срок до 30 дней) рассмотреть обращение и принять по нему решение
• организовать проведение независимой экспертизы (оценки) жилья для его реализации.

Также на Службу финансового уполномоченного могут быть возложены функции по передаче ипотечного жилья на реализацию в установленном порядке, контроль за продажей и распределением вырученных средств.

Наконец, представляется немаловажным уже налаженный судебный контроль за работой финансового уполномоченного (см., например, разъяснения по вопросам, связанным с применением Федерального закона от 4 июня 2018 г. № 123-ФЗ «Об уполномоченном по правам потребителей финансовых услуг», утв. Президиумом Верховного Суда Российской Федерации 18 марта 2020 г.).

Представляется, что работающий в цифровом формате и обладающий правом выдавать «удостоверение» в качестве исполнительного документа, финансовый уполномоченный сегодня в наибольшей степени из государственных институтов способен обеспечить баланс интересов всех участников правоотношения в жилищной ипотеке при обращении взыскания на заложенное жилье.

Андрей Давыдов

На протяжении многих лет в отечественной юридической науке и судебной практике остается актуальным вопрос определения размера компенсации морального вреда.

Например, указывается, что отсутствие законодательных и/или судебных ориентиров определения размера компенсации морального вреда влечет снижение доверия граждан к российской судебной системе и российскому праву в целом, культивирует субъективное ощущение систематической несправедливости всей российской правоприменительной системы.  

Однако, все попытки юридической общественности установить такие ориентиры неизбежно упираются в принципиальное мнение Верховного суда РФ об индивидуальности каждого случая.

Например, недавняя попытка Ассоциации юристов России придать нормативный характер своему проекту Методических рекомендаций по определению размера компенсации морального вреда при посягательствах на жизнь, здоровье и физическую неприкосновенность человека (приняты Комиссией по вопросам определения размеров компенсаций морального вреда при АЮР 03.03.2020 г.) ожидаемо подверглась критике председателя Совета судей РФ Виктора  Момотова на круглом столе Совета Федерации РФ, где он вновь высказал бытующее в Верховном суде РФ мнение:

«Главную роль в определении размера компенсации играет судейское усмотрение, которое не является абсолютно свободным, а подчиняется закону и требованиям разумности, справедливости, адекватности и соразмерности компенсации последствиям нарушения.

Компенсация морального вреда по своей природе изначально является оценочной категорией, требующей учета не только объективных, но и субъективных факторов, которые имеют настолько индивидуальный характер, что не могут быть учтены в универсальной формуле или арифметическом алгоритме. В связи с изложенным только судья может объективно и всесторонне дать оценку причиненного морального вреда.»

В силу ст.1101 ГК РФ и ч.3 ст.123 Конституции РФ (ч.7 ст.5 ГПК РФ) российская судебная практика не возлагает на суд непосредственное исполнение функций «оценщика» денежного эквивалента морального вреда, что противоречило бы самому принципу осуществления правосудия на основе состязательности и равноправия сторон.

В то же время, совершенно очевидно, что работающие судьями люди могут не обладать необходимыми качествами для того, чтобы юридически правильно и для социально-исторического момента справедливо оценить доводы (согласно ст.55 ГПК РФ – доказательства) сторон судебного разбирательства о характере причиненных потерпевшему физических и нравственных страданий, о степени вины причинителя вреда (в случаях, когда вина является основанием возмещения вреда), а также о соблюдении требований разумности и справедливости.

Да, собственно, законодатель и не ставит перед работающим судьей человеком такой задачи, поскольку предписывает ему в ч.1 ст.67 ГПК РФ оценивать эти доказательства по своему внутреннему убеждению.

Но, внутреннее убеждение судьи о размере компенсации морального вреда потерпевшему не всегда может соответствовать, например, требованиям о соблюдении судьей законодательства и Кодекса судейской этики, где в ч.1 ст.4 указывается на отличные от требования ч.1 ст.67 ГПК РФ критерии оценки доказательств:

«Судья при исполнении своих обязанностей по осуществлению правосудия должен исходить из того, что судебная защита прав и свобод человека и гражданина определяет смысл и содержание деятельности органов судебной власти.»

Таким образом, при разрешении судами вопросов об оценке размера компенсации морального вреда необходимо иметь гарантию, что судом учтено не только юридическое, но и этическое требование ст.18 Конституции РФ:

«Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием.»

Однако, процессуальные гарантии ГПК РФ по проверке законности и обоснованности принятых судами решений о размере компенсации морального вреда, сегодня, увы, не эффективны.

На это прямо указано председателем Совета судей РФ Виктором Момотовым в его выступлении на заседании дискуссионного Клуба при Верховном суде имени Замятнина, где он не только обратил внимание на направление Верховным судом РФ всех судебных инстанций страны на взыскание экономически целесообразных компенсаций, но и привел пример вынужденного вмешательства Верховного суда РФ в «ручном режиме»: впервые в отечественной судебной практике Верховный суд РФ самостоятельно определил размер компенсации морального вреда.

При таких обстоятельствах представляется обоснованным, чтобы требуемая гарантия экономически целесообразного размера компенсации морального вреда была представлена в суд общественным институтом, специально уполномоченным на обеспечение взаимодействия граждан и организаций РФ с органами государственной власти.

И такой общественный институт уже в России создан – Общественная палата РФ.

Согласно ст.1 федерального закона «Об Общественной палате Российской Федерации» от 04.04.2005 года № 32-ФЗ «Общественная палата призвана обеспечить согласование общественно значимых интересов граждан Российской Федерации, общественных объединений, иных некоммерческих организаций, органов государственной власти и органов местного самоуправления для решения наиболее важных вопросов экономического и социального развития, обеспечения национальной безопасности, защиты прав и свобод граждан Российской Федерации, конституционного строя Российской Федерации и демократических принципов развития гражданского общества в Российской Федерации».

В этой связи и с целью создания эффективного процессуального механизма определения судами экономически целесообразных размеров компенсаций морального вреда предлагается:

1) законодательно дополнить полномочия Общественной платы РФ:

• обязанностью предоставить в определенный срок суду заключение общественной экспертизы о размере компенсации морального вреда в случаях, когда истец заявляет сумму свыше определенного размера (например, в 1 млн рублей)
• правом утверждать открытую для публичного доступа методику определения размера компенсации морального вреда и соответствующий прейскурант
• на делегирование общественным палатам субъектов РФ полномочий на составление для судов заключений общественных экспертиз о размере компенсации морального вреда по утвержденной методике и взимание за это платы
• на рассмотрение апелляций сторон судебного разбирательства на заключение общественной экспертизы о размере компенсации морального вреда, составленное общественной палатой субъекта РФ.  

2) законодательно установить в ГПК РФ:

• обязанность суда передать в общественную палату материалы дела для составления заключения общественной экспертизы о размере компенсации морального вреда в случае, когда истец заявляет сумму свыше определенного размера
• «повышенное» (по аналогии с нотариальным удостоверением согласно ч.5 ст.61 ГПК РФ) доказательное значение заключения общественной экспертизы общественной палаты о размере компенсации морального вреда
• отнесение расходов по оплате установленной общественной палатой стоимости составления заключения общественной экспертизы о размере компенсации морального вреда и его апелляционного обжалования к процессуальным издержкам.

Очевидно, что со временем на основании совокупности заключений таких общественных экспертиз сформируются так востребованные уже сегодня «ориентиры» определения судами размера компенсации морального вреда.

Другими «бонусами» предложенного механизма станут укрепление авторитета отечественных общественных палат и судебной системы, которая при определении размера компенсации морального вреда подтвердит свое функционирование на основе принципа состязательности и равноправия.

Андрей Давыдов

Согласно ст.2 Гражданско-процессуального кодекса Российской Федерации (далее – ГПК РФ) одной из задач гражданского судопроизводства является правильное и своевременное рассмотрение и разрешение гражданских дел.

При этом ст.12 ГПК РФ определяет основные принципы гражданского судопроизводства, ведущую роль суда в их реализации и ключевые требования к легитимности самого суда: независимость, объективность и беспристрастность. 

В постановлении Конституционного Суда РФ от 09.11.2018 № 39-П отмечается, что «право на полную, справедливую и эффективную судебную защиту на основе равенства всех перед законом и судом включает в себя не только право на законный суд, но и гарантии объективности, независимости и беспристрастности судей, а обеспечение этих гарантий является важнейшей целью государства…».

По мнению Конституционного Суда РФ, выраженному далее в этом же постановлении, существуют субъективные и объективные критерии таких гарантий, например: «независимость судей не должна подвергаться сомнению ни с субъективной точки зрения участников судебного процесса, ни с объективной точки зрения, выражающей публичный интерес в авторитетной и пользующейся доверием общества судебной власти, решения которой, выносимые именем Российской Федерации, должны быть не только формально законными, но и легитимными, т.е. восприниматься как справедливые, беспристрастные и безупречные, а следовательно, служащие целям эффективной судебной защиты.»

Несмотря на призыв некоторых ученых и практиков полностью отказаться от процессуального института «тайна совещательной комнаты» (ст.194 ГПК) ввиду его якобы отсталости от современных реалий отправления отечественного правосудия, российский законодатель не торопится отменить эту гарантию объективности, независимости и беспристрастности судей при принятии судебных постановлений по-существу дела (хотя у судей уже появилось право не удаляться в совещательную комнату для вынесения мотивированного протокольного определения об их отводе или самоотводе – ч.2 ст.20 ГПК РФ).     

Такая неспешность объясняется тем, что тайна совещательной комнаты является в субъективном восприятии участников судебного процесса гарантией легитимности постановления суда, что, как и судейская мантия, служит поддержанию в обществе авторитета судебной власти, – через свое субъективное восприятие участники дела и публика оценивают действия суда на предмет соответствия объективным критериям: независимость, объективность и беспристрастность.

Собственно, об этом прямо говорится, например, в п.1 ст.9 Кодекса судейской этики от 19 декабря 2012 г. (утв. VIII Всероссийским съездом судей 19 декабря 2012 г.):

«1. Объективность и беспристрастность судьи являются обязательными условиями надлежащего осуществления правосудия. Судья при исполнении своих полномочий и вне служебных отношений должен способствовать поддержанию уверенности общества и участников процесса в объективности и беспристрастности судьи и органов судебной власти.»

В объективном значении институт тайны совещательной комнаты заключается, во-первых, в наличии в здании суда «сопутствующих» помещений – совещательных комнат для суда, которые согласно п.7.15 и п.7.16 действующего в настоящее время Свода правил «Здания федеральных судов. Правила проектирования» (СП 152.13330.2018 Здания федеральных судов. Правила проектирования (с Изменением N 1)) должны быть специальным образом обособлены для исключения контакта суда с иными лицами:

«7.16 Совещательная комната суда предусматривается при каждом зале судебных заседаний. Площадь комнаты - не менее 14 м2. Совещательная комната должна примыкать непосредственно к залу судебных заседаний со стороны зоны участников судопроизводства и иметь отдельный выход из зала, расположенный таким образом, чтобы по пути к выходу судьи не вступали в контакт с посетителями. При совещательной комнате суда следует предусматривать уборную.»

Во-вторых, объективность института тайны совещательной комнаты выражается не только в составе находящихся в ней лиц во время принятия судом решения по делу, но также в сохранении в тайне самого процесса обсуждения принимаемого по делу решения и мотивировочной части особых мнений судей (см. ст.194 ГПК РФ).

Таким образом, принятие судом решения по делу без удаления в совещательную комнату, наличие у судьи контакта с посетителями во время прохода в совещательную комнату, слышимость хода обсуждения в совещательной комнате принимаемого по делу решения, техническое содействие помощника находящемуся в совещательной комнате судье, использование судьей в совещательной комнате мобильного устройства для приема/отправки сообщений и т.п. - все это основания для проверки обстоятельств правильного рассмотрения и разрешения дела в суде.

И, в самом деле, нарушение правила о тайне совещательной комнаты согласно нормам ГПК РФ (ст.330, ст.379.7 и др.) квалифицируется как существенное нарушение норм процессуального права, которое повлияло на исход дела и без устранения которого невозможны восстановление и защита нарушенных прав, свобод и законных интересов, а также защита охраняемых законом публичных интересов.

Такое нарушение влечет безусловную отмену принятого по делу судебного постановления.

Но, как достоверно установить обстоятельство нарушения правила о тайне совещательной комнаты, ведь, у участников дела, как правило, нет прямых доказательств такого нарушения, а "выигравшая" дело сторона может скрывать их ?

Для ответа на это вопрос приходится обращаться к общим нормам главы 6 ГПК РФ о доказательствах и доказывании, поскольку в ГПК РФ сегодня отсутствует специальное регулирование оценки судами обоснованности доводов участников дела о нарушении правила о тайне совещательной комнаты.

Однако, попытка буквально применить нормы главы 6 ГПК РФ для проверки доводов о нарушении правила о тайне совещательной комнаты в большинстве случаев не позволяет подтвердить этот часто латентный факт.

Не является в этом смысле эффективной и судебная практика, например, апелляционных судов по возвращению дел в нижестоящие суды для проведения служебной проверки доводов о нарушении правила о тайне совещательной комнаты:

• во-первых, принимая такие определения, апелляционные суды очевидным образом выходят за пределы своих полномочий согласно ст.325.1 ГПК РФ
• во-вторых, заключение председателя нижестоящего суда о служебной проверке доводов о нарушении правила о тайне совещательной комнаты, как правило, в силу норм главы 6 ГПК РФ об источниках доказательств не оформляется апелляционным судом определением о принятии дополнительного доказательства согласно требованию ч.1 ст.327.1 ГПК РФ, хотя часто именно таковым и рассматривается
• в-третьих, в п.15 и п.3 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 14.04.2016 г. №13 «О судебной практике применения законодательства, регулирующего вопросы дисциплинарной ответственности судей» разъясняется, что решение о проведении служебной проверки судьи принимается должностным лицом или органом в порядке и по основаниям, определенным Законом Российской Федерации «О статусе судей в Российской Федерации» и Федеральным законом от 14 марта 2002 года №30-ФЗ «Об органах судейского сообщества в Российской Федерации» (т.е. ни ГПК РФ, ни апелляционный суд к таким нормативным актам и органам соответственно не относятся).

Таким образом, действующие нормы главы 6 ГПК РФ в большинстве случаев не позволяют доказать факт нарушения правила о тайне совещательной комнаты, что, действительно, превращает его в фикцию.

Поэтому до внесения изменений в ГПК РФ становится востребованным разъяснение Верховного Суда РФ на уровне его Пленума о презумпции нарушения судом правила о тайне совещательной комнаты при условии разумно обоснованного заявления об этом в процессуальной жалобе.

Представляется, что такая презумпция, равно как и наличие мантии на судьях во время рассмотрения дела, в полной мере соответствует принципу субъективного восприятия независимости, объективности и беспристрастности суда. 

Кроме того, для активации процессуальных последствий такой презумпции необходимо простое соблюдение судом принципа In dubio pro duriore - о толковании судом всех сомнений в разумной обоснованности заявления в пользу вывода о состоявшемся нарушении правила о тайне совещательной комнаты.

Предложенный процессуальный механизм позволяет не перегружать действующий ГПК РФ новеллами о порядке проверки доводов о нарушении правила о тайне совещательной комнаты, вносит ясность в порядок установления судом оснований для безусловной отмены обжалуемого судебного постановления, исключает подмену перехода апелляционного суда к рассмотрению дела по правилам производства в суде первой инстанции (ч.5 ст.330 ГПК РФ) ссылкой на заключение служебной проверки судьи об отсутствии нарушения тайны совещательной комнаты и т.д.

Андрей Давыдов

Действующий федеральный закон о несостоятельности (банкротстве) предусматривает (п.4 ст.20.3), что при проведении процедур, применяемых в деле о банкротстве, арбитражный управляющий обязан действовать добросовестно и разумно в интересах должника, кредиторов и общества.

Учитывая разнонаправленность имущественных интересов этих лиц в деле о банкротстве, даже приближенное соблюдение такого требования арбитражным управляющим в своей работе представляется трудновыполнимым.

А вот в отношении участников арбитражного процесса по делу о банкротстве арбитражный управляющий не связан аналогичным требованием закона.

Таким образом, законодателем установлены границы добросовестности и разумности в действиях арбитражного управляющего -  фактически только лишь в отношении банкрота и его кредиторов. 

Тем самым за границами добросовестных и разумных действий арбитражного управляющего остается внушительная часть лиц, зачастую неосмотрительно или вовсе злонамеренно вовлекаемых в судебные разбирательства (т.н. «обособленные споры в деле о банкротстве»).

Особенно показательной в этом значении является арбитражная практика по обособленным спорам об оспаривании подозрительных сделок должников (ст.61.2) – здесь границы процессуальных фантазий арбитражных управляющих фактически не ограничиваются ничем, кроме как их материальными возможностями.

Например, закон позволяет арбитражным управляющим обосновывать свои требования к ответчикам в обособленных спорах о недействительности подозрительных сделок голыми предположениями (!), что приличия  ради называют презумпциями :

«Сделка, совершенная должником в целях причинения вреда имущественным правам кредиторов, может быть признана арбитражным судом недействительной, если такая сделка была совершена в течение трех лет до принятия заявления о признании должника банкротом или после принятия указанного заявления и в результате ее совершения был причинен вред имущественным правам кредиторов и если другая сторона сделки знала об указанной цели должника к моменту совершения сделки (подозрительная сделка). 

Предполагается, что другая сторона знала об этом, если она признана заинтересованным лицом либо если она знала или должна была знать об ущемлении интересов кредиторов должника либо о признаках неплатежеспособности или недостаточности имущества должника.»

Вслед за законодателем Верховный Суд РФ в п.7 постановления от 23 декабря 2010 г. № 63 предоставил арбитражным управляющим возможность бездоказательно (!) заявлять в суде о недействительности подозрительной сделки: «данные презумпции являются опровержимыми - они применяются, если иное не доказано другой стороной сделки.»
При таких обстоятельствах единственной процессуальной преградой оголтелого формирования конкурсной массы арбитражными управляющими выступают не столько профессиональные юристы - судебные представители контрагентов должников по сделкам, - сколько ... сами судьи арбитражных судов.  

Вынужденные рассматривать бездоказательные заявления арбитражных управляющих о недействительности подозрительных сделок должников, судьи нередко благоволят контрагентам по сделкам должников (ответчикам) в процессуальной защите их имущественных прав и интересов, как-то: надлежащим образом уведомляют о судебных заседаниях ответчика, предлагают арбитражному управляющему представить доказательства недействительности сделки, истребуют доказательства в подтверждение законности сделки и т.д.  

Например, в определении об отказе в удовлетворении заявления о признании недействительной подозрительной сделки по продаже несостоятельным должником ответчику дачного земельного участка Арбитражный суд Волгоградской области по делу № А12-9040/2019 указал на следующие процессуальные недостатки позиции арбитражного управляющего:

• отсутствуют документальные доказательства заинтересованности ответчика в отношении должника
• не представлены доказательства того, что вследствие совершения оспариваемой сделки причинен вред имущественным правам кредиторов
• бездоказательны доводы арбитражного управляющего о безвозмездности сделки между должником и ответчиком, а также об отсутствии у ответчика финансовой возможности оплатить купленный у должника дачный земельный участок
• нет доводов о мнимом характере сделки купли-продажи земельного участка, в том числе об использовании должником этого земельного участка после совершения оспариваемой сделки
• доводы арбитражного управляющего опровергаются представленными ответчиком в материалы дела доказательствами.

Таким образом, процессуальные оппоненты (ответчики) в обособленных спорах о недействительности подозрительных сделок вынуждены за свой счет нести бремя защиты своей собственности от голословных притязаний арбитражных управляющих, не связанных законодательным требованием действовать в этих случаях добросовестно и разумно.    

Как же защитить в арбитражном суде свое имущество от требования арбитражного управляющего вернуть его в конкурсную массу ?

Представляется, что для сдерживания процветающего беспардонного рейдерства арбитражных управляющих законодатель и Верховный Суд РФ должны, во-первых, исправить однобокость границ добросовестности и разумности в действиях арбитражных управляющих, а именно: установить, что такое требование к деятельности арбитражного управляющего должно распространяться на всех лиц, участвующих в деле о банкротстве и в арбитражном процессе по делу о банкротстве (они, ведь, тоже этого достойны !). 

Соответственно, потребуется отказаться от законодательных презумций злонамеренного поведения  иных лиц в отношении несостоятельного должника и его кредиторов при рассмотрении судами к ним имущественных требований арбитражных управляющих в деле о банкротстве.

Во-вторых, следует ввести обязательный досудебный (претензионный) порядок урегулирования имущественных требований арбитражных управляющих в обособленных спорах по делам о банкротстве, в т.ч. и, прежде всего, о признании недействительными подозрительных сделок (например, в преамбуле Обзора практики применения арбитражными судами положений процессуального законодательства об обязательном досудебном порядке урегулирования спора, утв. Президиумом Верховного Суда РФ от 22 июля 2020 года, констатируется, что «… соблюдение досудебного порядка урегулирования спора не требуется по делам, в отношении которых в АПК РФ закреплены особенности их рассмотрения: … о несостоятельности (банкротстве)…»).

А пока законодатель и Верховный Суд РФ раздумывают над этим, каждому покупателю имущества следует помнить о возможности утраты своего права собственности в результате узаконенных судебных злоупотреблений арбитражного управляющего несостоятельного продавца.

Андрей Давыдов

С 12 мая 2020 года Верховный Суд РФ, а также суды общей юрисдикции и арбитражные суды приступают к работе в индивидуальном порядке. 

О начале отправления правосудия с 12.05.2020 года сообщили Верховный Суд РФ и Судебный Департамент при Верховном Суде РФ.

Так, в сообщении Верховного Суда РФ от 08.05.2020 года указывается на необходимость использовании средств индивидуальной защиты (маски/респираторы и перчатки) при посещении, в т.ч. участниками судопроизводства, зданий Верховного Суда РФ.

В свою очередь, Судебный Департамент при Верховном Суде РФ в сообщении от 07.05.2020 года предложил с 12.05.2020 года осуществлять деятельность судов в полном объеме. При этом, организация и обеспечение судебных заседаний должны осуществляться с учетом требований социального дистанцирования с использованием средств индивидуальной защиты органов дыхания.

В соответствии с предложением Судебного Департамента при Верховном Суде РФ Арбитражный суд города Москвы сообщил, что с 12 по 31.05.2020 он работает в следующем режиме:

1. Осуществляется приём и обработка документов, поступивших посредством информационной системы подачи документов в электронном виде, с использованием услуг почтовой связи, а также посредством почтовых ящиков, установленных перед зданием суда (по рабочим дням с 09.00 до 13.00 для исковых заявлений (заявлений), с 09.00 до 15.00 для дополнительных документов по делам).

2. В здание суда допускаются участники судебных заседаний с соблюдением ими требований, изложенных в постановлениях и рекомендациях Главного государственного санитарного врача Российской Федерации, в указе Мэра Москвы от 05.03.2020 № 12-УМ (в действующей редакции), в Инструкции о пропускном и внутриобъектовом режиме Арбитражного суда города Москвы, за 20 минут до начала судебного заседания.

3. Выдача копий судебных актов, исполнительных листов и справок на возврат государственной пошлины осуществляется путем направления почтовой связью (копии судебных актов направляются также путем размещения в сети Интернет в электронном виде).

4. 12.05.2020 судебные заседания состоятся по спорам, возникающим из административных и иных публичных правоотношений.

Однако, Мосгорсуд 08.05.2020 года в противовес предложению Судебного Департамента при Верховном Суде РФ указал на продолжение карантинного режима судов общей юрисдикции города Москвы вплоть до 31 мая 2020 года, что, в частности, означает:

1. Приостановлен прием нарочной документации от граждан.

2. Доступ граждан в канцелярии и экспедиции Московского городского суда, районных судов г.Москвы, а также в здания судебных участков мировых судей ограничен, в том числе ограничен и для ознакомления с материалами дел.

3. Подлежат рассмотрению

• категории дел безотлагательного характера
• дела в порядке упрощенного и приказногопроизводства,
• дела и материалы, рассматриваемые согласно требованиям действующего процессуального законодательства без вызова сторон,
• с учетом обстоятельств дела, мнений участников судопроизводства и условий режима повышенной готовности, суд вправе самостоятельно принять решение о рассмотрении дела, не указанного в перечне выше.

4. Приостанавливается прием граждан председателями районных судов г. Москвы.

Таким образом, в оставшееся до конца мая 2020 года дни (и далее ?) правосудие в стране будет отправляться в объеме, определяемом с учетом состояния заболеваемости коронавирусом в каждом конкретном субъекте Российской Федерации.  

Андрей Давыдов

Несмотря на отдельные мнения, все идет к тому, что в России неизбежно и весьма скоро будет принят новый Кодекс об административных правонарушениях (КоАП РФ), правительственный проект которого на днях опубликован для всеобщего сведения.

Одна из самых ярких новелл проекта КоАП РФ – конфискация транспортного средства у его собственника за попустительство водителю в управлении им в состоянии опьянения:

«Статья 34.34. Непринятие собственником транспортного средства мер по исключению возможности совершения иным лицом преступления ‎с использованием данного транспортного средства

Непринятие собственником транспортного средства мер по исключению возможности совершения иным лицом преступления, предусмотренного ‎статьей 264.1 Уголовного кодекса Российской Федерации, с использованием данного транспортного средства, в случае объявления ему в установленном порядке постановления или вручения копии приговора -

влечет конфискацию транспортного средства.

Примечание. Под иным лицом в настоящей статье следует понимать лицо, подвергнутое административному наказанию за совершение административного правонарушения, предусмотренного статьями 21.8, 21.27 и частью 3 статьи 21.28 настоящего Кодекса, либо имеющее судимость за преступление, предусмотренное частями второй, четвертой и шестой статьи 264, статьей 2641 Уголовного кодекса Российской Федерации.»

Безусловно, государство обязано бороться с фактами управления транспортными средствами в состоянии опьянения – согласно статистике ГИБДД за 2019 год «каждый четвертый смертельный случай в ДТП связан с управлением в состоянии опьянения. Сотрудниками Госавтоинспекции в прошлом году выявлено 541,6 тысяч фактов управления транспортными средствами в состоянии опьянения, из которых 68 тысяч отнесены к уголовной юрисдикции.»

Однако, насколько обоснованно предложение Правительства РФ (напомним: разработчик законопроекта – Минюст РФ) института конфискации для борьбы с фактами управления транспортными средствами в состоянии опьянения ?

Отечественная теория права, а вслед за ней действующий КоАП РФ и его рассматриваемый проект, а также судебная практика отрицают саму возможность института соучастия в совершении административных правонарушений, а потому авторы новеллы о конфискации вынуждены изобрести состав самостоятельно (т.е. без участия водителя) совершаемого собственником транспортного средства административного правонарушения – хотя понятно, что новелла фактически обвиняет собственника транспортного средства в пособничестве совершению его водителем другого административного правонарушения.

Но, такое правительственное изобретение неизбежно повлечет сразу несколько юридических коллизий, которые придется разрешать Верховному суду РФ (а, возможно, и Конституционному суду РФ), например:

• означает ли предложенная новелла, что в совершении вменяемого административного правонарушения будут признаваться все (!) собственники транспортного средства (которых может быть несколько, например: супруги, бывшие супруги)
• будет ли предложенная новелла распространяться на собственников, которые очевидно непричастны (например: малолетний, пенсионер, инвалид, пребывающий за рубежом, в морском плавании, участвующий в боевых действиях), имеют привилегированный статус (например: Герои России, многодетные матери, судьи, депутаты, дети-сироты), сами являются «государственными» организациями (например: министерства и ведомства, ЦБ РФ, госкорпорации, администрация субъекта РФ), ведут финансовый бизнес (например: лизинговые компании, автоломбарды) и т.д.
• как предполагается бороться со случаями продажи собственником конфискуемого у него транспортного средства «задним числом», уклонения собственника от передачи ключей, разукомплектования собственником транспортного средства и т.д.
• как соотнести формально действующую презумпцию невиновности собственника транспортного средства и состав изобретенного для него административного правонарушения, искусственно привязанного к факту содеянного другим лицом (водителем). 

Кроме того, предложенная Правительством РФ в проекте КоАП РФ новелла о конфискации транспортных средств потребует разрешения и других юридических вопросов, в том числе:

• обеспечение погашения банковских автокредитов (лизинговых платежей) при конфискации транспортных средств, купленных в кредит (в лизинг)
• возможность допуска бывшего собственника и/или водителя к торгам по приобретению у государства конфискованного транспортного средства
• сохранение в силе договора аренды конфискованного транспортного средства – обстоятельства, которое существенно умаляет продажную стоимость такого «конфиската».   

И это лишь малая толика актуальных проблем, которые государству придется урегулировать при введении априори непопулярного института конфискации транспортных средств в административном производстве - особенно в тех случаях, когда состояние опьянения водителя устанавливается в результате употребления пресловутого «Корвалола».

Таким образом, уже сейчас видна практическая неэффективность предложенной Правительством РФ конфискации транспортных средств за попустительство в пьяном вождении.

Однако, государство и общество, безусловно, нуждаются в эффективном правовом механизме исключения из участия в дорожном движении тех транспортных средств, которые уже не формально, а фактически превращаются в источник повышенной опасности по вине владельцев.

Добиться такого результата предлагается следующим образом:

1. в ст.ст.3.28 и 3.29 проекта КоАП РФ наказание «административный запрет деятельности» распространить на деятельность граждан, организаций и индивидуальных предпринимателей по управлению транспортными средствами, предусмотрев обоснованный срок, например: от 180 до 360 дней
2. вместо конфискации транспортного средства по ст.34.34 проекта КоАП РФ установить в качестве единственного наказания административный запрет деятельности по управлению транспортным средством на срок в пределах установленного (т.е. по усмотрению суда в зависимости от роли собственника и других обстоятельств дела), исчисляемый со следующего дня после дня перемещения («эвакуации») транспортного средства на специализированную стоянку и с оплатой перемещения/хранения за счет собственника или иного владельца
3. в случае неоплаты собственником или иным владельцем услуг по перемещению и/или хранению транспортного средства в течение установленного судом срока административного запрета и/или при наличии у собственника (владельца) транспортного средства неоплаченных долгов (штрафов и т.п.) - на такое транспортное средство по решению суда обращается взыскание (включая снятие всех обременений) с последующей его продажей и соответствующим распределением вырученных средств
4. предусмотреть передачу из ГИБДД в РСА сведений о собственнике (собственниках), водителе и транспортном средстве, фигурирующих во вступившем в законную силу судебном постановлении по ст.34.34 проекта КоАП РФ, для цели определения размера нового коэффициента при расчете индивидуального тарифа на полис ОСАГО.

Представляется, что предложенный подход к исключению из участия в дорожном движении «опасных» транспортных средств в большей мере, чем конфискация, соответствует принципам административного производства, жизненным реалиям и действующей Конституции РФ.

Андрей Давыдов

Опубликовано постановление Конституционного суда (КС) РФ № 1-П от 13 января 2020 года о проверке конституционности норм Федерального закона РФ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» в части соблюдения врачебной тайны.

Резолютивная часть постановления заметно жестко критикует существующую отечественную систему правового регулирования, которая не позволяет однозначно определить условия и порядок доступа к медицинской документации умершего пациента его супруга (супруги), близких родственников (членов семьи) и (или) иных лиц, указанных в его информированном добровольном согласии на медицинское вмешательство.

Особенно КС РФ задело пренебрежительное отношение к этому вопросу законодателя - несмотря на то, что ранее КС РФ уже «отмечал, что медицинская информация, непосредственно касающаяся не самого гражданина, а его умерших близких (супруга, родственника и др.), как связанная с памятью о дорогих ему людях, может представлять для него не меньшую важность, чем сведения о нем самом, а потому отказ в ее получении, особенно в тех случаях, когда наличие такой информации помогло бы внести ясность в обстоятельства смерти, существенно затрагивает его права – как имущественные, так и личные неимущественные. Когда речь идет о смерти человека, не ставится под сомнение реальность страданий членов его семьи. Это тем более существенно в ситуации, когда супруг или родственник имеет подозрения, что к гибели близкого ему человека привела несвоевременная или некачественно оказанная медицинская помощь (Постановление от 6 ноября 2014 года № 27-П и Определение от 9 июня 2015 года № 1275-О).»  

Таким образом, указывает КС РФ, речь идет о том, что в России должны на деле выполняться «процессуальные обязательства государства по обеспечению права на жизнь (статья 2 Конвенции о защите прав человека и основных свобод)», которые «включают в себя обязанность создать эффективный правовой механизм установления причин смерти пациентов, находящихся на попечении медицинских работников как в частном, так и в публичном секторе, и привлечения к ответственности всех виновных.»

Говоря проще, КС РФ требует от законодателя разработать такой правой механизм, чтобы жертвы медицинских ошибок и их родственники могли защитить свои права «как в порядке уголовного преследования, так и в гражданско-правовом порядке, с тем чтобы жертвы могли через суд установить гражданско-правовую ответственность врачей, а также получить возмещение вреда и добиться публикации судебного решения».

Ключом же к защите от врачебных ошибок, по мнению КС РФ, является относительно свободный доступ к медицинской документации умершего пациента:

«Впредь до внесения в законодательство необходимых изменений, вытекающих из настоящего Постановления, медицинским организациям надлежит по требованию супруга (супруги), близких родственников (членов семьи) умершего пациента, лиц, указанных в его информированном добровольном согласии на медицинское вмешательство, предоставлять им для ознакомления медицинские документы умершего пациента, с возможностью снятия своими силами копий (фотокопий), а если соответствующие медицинские документы существуют в электронной форме – предоставлять соответствующие электронные документы. При этом отказ в таком доступе может быть признан допустимым только в том случае, если при жизни пациент выразил запрет на раскрытие сведений о себе, составляющих врачебную тайну.»

Нетрудно заметить, что временно установленная КС РФ норма о предоставлении медицинских документов умершего пациента распахивает медицинский «ящик Пандоры» - возможность значительного роста гражданских исков к лечебным учреждениям и врачам о возмещении вреда, причиненного врачебной ошибкой.

А, значит, для отечественной медицины и пациентов все актуальнее будет наличие действующего полиса страхования профессиональной ответственности врача.

Хороший признак коммерциализации отечественного здравоохранения !

Андрей Давыдов

Не прекращается острая полемика по вопросу законности привлечения страховщика ОСАГО к обязанности платить потерпевшему в ДТП по полису, который оформлен виновником после этого ДТП.

Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда РФ в определении от 27 августа 2019 года по делу №78-КГ19-24 привела свои доводы не в пользу страховщика ОСАГО в этом деле:

• «… страхование гражданской ответственности владельцев транспортных средств направлено в первую очередь на повышение уровня защиты потерпевших, на возмещение причинённого им вреда»
• «… страховщик несёт ответственность перед потерпевшим по обязательствам, удостоверенным принадлежащим страховщику полисом ОСАГО, в том числе и в случаях хищения бланка полиса, его несанкционированного использования, нарушения порядка выдачи полиса, искажения указанных в нём сведений и т.п. Основанием освобождения страховщика от такой ответственности является хищение бланка полиса только лишь при условии заявления страховщиком об этом в уполномоченные органы до даты страхового случая.»

Особенно правильным представляется упрек Верховного Суда РФ в адрес незадачливого страховщика, не проявившего должной юридической квалификации при ведении дела в суде:

«Поскольку по настоящему делу каких-либо нарушений публичных интересов не установлено и ответчик на такие обстоятельства не ссылался, то в силу приведённых выше норм материального права у суда отсутствовали основания для признания по своей инициативе договора ОСАГО ничтожным только лишь в связи с доводами ответчика о несоответствии этого договора положениям закона о понятии страхового риска и страхового случая.»

И все же.

Полис ОСАГО – это гражданско-правовой договор (п.2 ст.927 ГК РФ). А гражданское законодательство согласно ст.1 ГК РФ основывается на признании равенства участников регулируемых им отношений. При этом, «гражданские права могут быть ограничены на основании федерального закона и только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.»

Таким образом, фактически Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда РФ всего лишь поддержала все еще, как видим, влиятельную для формирования судебной практики позицию Правительства РФ в давней коллизии, рассмотренной Конституционным судом РФ в постановлении № 6-П от 31 мая 2005 года:

«… согласно пункту 7 Правил страховым случаем признается причинение в результате дорожно-транспортного происшествия в период действия договора обязательного страхования владельцем транспортного средства вреда жизни, здоровью или имуществу потерпевшего, которое влечет за собой обязанность страховщика произвести страховую выплату, тогда как в статье 1 названного Федерального закона установлено, что страховой случай - это наступление гражданской ответственности страхователя, иных лиц, риск ответственности которых застрахован по договору обязательного страхования. По сути, страхование риска гражданской ответственности владельцев транспортных средств подменяется иным видом страхования - страхованием вреда, причиненного владельцем транспортного средства, и тем самым фактически ведет к самостоятельному установлению Правительством Российской Федерации условий обязательного страхования риска гражданской ответственности владельцев транспортных средств.»

Следовательно, можно констатировать, что в силу социально-экономических особенностей института ОСАГО судебная практика до сих пор склоняется не в пользу страховщиков ОСАГО, что иначе, как издевательством над декларативными нормами о равенстве участников гражданских правоотношений в сфере страхования гражданской ответственности, и не назовешь.

Остается рассчитывать, что данный вопрос еще получит свою юридическую оценку. 

А пока, как тут не вспомнить: формально - правильно, а по существу - издевательство